Всеволод Мейерхольд считается гениальным реформатором театра, его актерские приемы стали основой театрального мастерства. Его страстная увлеченность позволила сдвинуть театральные устои с мертвой точки. Но чрезмерная импульсивность и жажда справедливости привели Мейерхольда к публичной травле и глубокому одиночеству. Вероломный правительственный приказ обрек на смерть гения, не понятого обществом. Сегодня мы предлагаем вспомнить значительные моменты из биографии Мейерхольда.

Мейерхольд: «Мне очень грустно. А вам смешно?»

… 1906 год, зрители собираются на премьеру драмы «Балаганчик». Ее постановщик действует в традициях итальянской комедии масок, на тот момент не слишком известной в России. На сцене беседуют Пьеро и Коломбина, сзади условное окно заклеено бумагой — через него, разорвав декорации, выскочит Арлекин, на задворки сцены уйдет Коломбина. И лишь оставшийся Пьеро (в исполнении Всеволода Мейерхольда) произнесет, обращаясь к зрителям: «Мне очень грустно. А вам смешно?»

Кажется, грусть стала его визитной карточкой. Он смело отвергал проторенные дороги, предпочитая ясности непроходимые джунгли. Начиная играть в МХТе, Мейерхольд исполнял выдающиеся роли — Василия Шуйского в пьесе «Царь Федор Иоаннович», Грозного в «Смерти Иоанна Грозного». Вскоре ему стало тесно в рамках психологического театра, и он вышел из труппы. Создал в Херсоне «Товарищество новой драмы», затем присоединился к Станиславскому в Театр-Студию на Поварской. Впрочем, ранее сотрудничество двух режиссеров провалилось, уж слишком разные взгляды на актерское мастерство были у Станиславского и Мейерхольда. Тем более, последний постоянно подчеркивал, что мхатовские актеры не могут выразить всю глубину режиссерской задумки.

Мейерхольд в роли Шуйского (справа)

Приход Мейерхольда в Драматический театр Веры Комиссаржевской также закончился конфликтом. Передавать смысл пьесы пантомимой, не «перегружая» спектакль психологическими изысками — такое условие поставил Мейерхольд Комиссаржевской, но актриса, воспитанная в традициях старой школы, не восприняла новаторство. Поставив несколько символических постановок, режиссер заявил, что актеры в этом театре подобны обездушенным марионеткам, и вышел из состава труппы. В поисках себя Мейерхольд переезжает в Петербург и в течение нескольких лет ставит пьесы в Александринском, Мариинском и Михайловском театрах.

Театральные критики, изучавшие деятельность Мейерхольда, считали, что он был безнадежно одинок. Его соратник Константин Станиславский нашел поклонников своего таланта и учеников, очарованных новаторством его метода. А вот Мейерхольд словно отталкивал от себя людей жесткой критикой любых бездарных начинаний. Он был бескомпромиссен по отношению к традиционному театру. Так, известны его публичные насмешки над постановками Камерного театра, которые он называл излишне слащавыми. Еще один эпизод, отражающий бескомпромиссное отношение к делу всей жизни, был рассказан самим Мейерхольдом: «Однажды мы с Зинаидой Райх пошли посмотреть «Две сиротки» в Художественный театр. Станиславский узнал, что мы в театре, и после первого антракта пришел и сел с нами. Зинаида Николаевна со свойственной ей прямотой спросила Константина Станиславского, зачем Художественный театр ставит такие пьесы. Станиславский ей ответил, что мелодрама ему была нужна, чтобы лечить больных актеров. Он показал на одного актера и сказал: «Смотрите, этот актер всегда страдал расхлябанностью жеста, а сейчас он будет говорить большой монолог и не сделает ни одного лишнего движения…» Но актер, начав монолог, не сказал еще двух фраз, как замахал вовсю руками. Станиславский опустил голову… Как я его понимал в эту минуту!»

В.Э.Мейерхольд и К.С.Станиславский в Оперном театре («Студии») имени К.С.Станиславского, апрель 1938

К самому себе Мейерхольд был предельно критичен, в других не выносил поверхностности. К примеру, однажды зашел разговор о Бальзаке, и Мейерхольд, желая точно процитировать классика, нашел книгу в домашней библиотеке и тут же, сев на пол, принялся читать. Окружающие были поражены тем, что на каждой странице книги были сделаны отметки карандашом — такое вдумчивое чтение было редкостью. В другой раз ему удалось поговорить с компанией глухонемых людей. А когда его спутники поинтересовались, откуда он знал азбуку глухонемых, Мейерхольд ответил, что как-то раз выучил ее ради интереса.

Литература была его неосуществленной мечтой: Мейерхольд очень хотел писать книги, но не был уверен в том, что сможет это сделать. Впрочем, Чехов, с которым Мейерхольд хорошо общался, рассказывал друзьям о том, что письма режиссера напоминают ему интересные рассказы, которые явно нуждаются в публикации.

Биомеханика Мейерхольда

В письме Станиславскому Мейерхольд обещал, что новый театр будет держаться на «стремлении к высшей красоте искусства, борьбе с рутиной, трепетном неустанном искании новых изобразительных средств». Мейерхольд выступал против аналитического подхода к произведениям. Живя в глубоком убеждении в том, что прочтение пьесы не должно ограничиваться сухой рациональностью, он приводил в пример постановки чеховских пьес. Он утверждал: те режиссеры, которые обобщают чеховские образы и ищут простые логические взаимосвязи, на самом деле, не в состоянии уловить «мистически углубленного» чеховского лиризма.

Станиславский собрал в своей труппе несколько чрезвычайно одаренных личностей, надеясь с их помощью «вытянуть» до среднего уровня тех, кто до него не «дотягивал». Мейерхольд же разработал систему физических упражнений, которыми стремился вызвать в людях «чувствительность на грани боли». Завистники называли актеров из его труппы «механическими куклами», которыми управлял Мейерхольд. Однако сами великие театральные деятели видели в своих непохожих подходах природную двойственность. Станиславский говорил: «Я дал ему систему, а он мне биомеханику». Мейерхольд выразился более символично: «Мы строим один и тот же туннель, только с разных сторон».

 Мейерхольд первым задал вопрос, к которому впоследствии обратятся многие режиссеры. Как изобразить на сцене те чувства, которые актер никогда не испытывал? Мейерхольд был уверен, что для убедительной игры не обязательно испытывать конкретные эмоции, а достаточно изобразить их физическое проявление. Таким образом, Мейерхольд разработал ряд упражнений, многие из которых были сродни акробатике и рассчитаны на развитие глазомера и координации. «Надо так изучить свое тело, чтобы, приняв то или иное положение, я в точности знал, как я в данный момент выгляжу», — так Мейерхольд описывал технику «самоотзеркаливания».

Кроме того, в отличие от Станиславского, который предлагал актерам «отгораживаться» от зрителей «четвертой стеной», Мейерхольд считал, что публика является частью спектакля. Он советовал своей труппе прислушиваться к реакции зала и импровизировать в соответствии с симпатиями публики. Мейерхольд полагал, что редкое покашливание или смешки в зале могут указывать на то, что нужно сократить затянувшуюся мимическую паузу.

Мейерхольд: трагизм его жизни

— Меня сурово осудили за то, что я оказывал вредное влияние на молодых советских режиссеров, способствуя этим зарождению печального и вредного явления, которое получило остроумное название «мейерхольдовщина», — так начинается одна из многочисленных речей, произнесенных Мейерхольдом в ответ на публичную критику его деятельности в прессе. Он продолжал:

— Я очень сожалею, что действительно не выступал достаточно активно и принципиально против многочисленных бездарных и некультурных режиссеров, которые пытались подражать мне, но перенимали лишь форму моего творчества, да и то с грехом пополам, искажая ее, опошляя, не пытаясь даже близко подойти к моим творческим принципам, извращая мои идеи…

— Меня жестоко упрекают в извращении мною классического наследия. В том, что я делал непозволительные опыты над бессмертными созданиями Гоголя, Грибоедова, Островского. Меня упрекают в том, что я формалист, в том, что я в моем творчестве в погоне за новой оригинальной формой забывал о содержании… Да разве мастер не имеет права на эксперименты? – горько вопрошает режиссер.

В конце концов, утверждал он, если критики считали антиформализмом то, что происходило в советском театре, то он не желал оставаться в иллюзиях: «По совести моей я считаю происходящее сейчас в наших театрах страшным и жалким». Он саркастично предлагал людям походить по московским театрам и заснуть о скуки во время бездарных постановок, где от искусства не осталось и следа.

В борьбу включилась и его жена. Незадолго до своей смерти она написала довольно вызывающее письмо Сталину: «Как вы, грузин, можете судить о русском театре, что вы понимаете в режиссуре? Вам не помешало бы брать уроки понимания сценического искусства у Мейерхольда».

Всеволод Мейерхольд и Зинаида Райх

Выступление Мейерхольда на Всесоюзной конференции режиссеров в июне 1939 года привело к молниеносной реакции со стороны правительства. Через пять дней после конференции Мейерхольда арестовали. Дальнейшие события развиваются, как в черно-белом немом кино. Власть объявляет о театральном событии года — Красочном физкультурном параде на Красной площади. Пресса восхваляет удачное «детище» Мейерхольда, в то время как сам режиссер сидит за решеткой. Со спокойной совестью постановку посещает Берия, этот мастер показательно-отвлекающих маневров. Через месяц неизвестные врываются в квартиру Мейерхольда и убивают его супругу, Зинаиду Райх.

… Самого режиссера расстреляют на холодном снегу в февральский день 1940 года. Суд «приклеит» театралу-энтузиасту клеймо, меньше всего к нему относящееся. Мейерхольда назовут агентом немецкой, японской и латвийской разведок. Подробности его смерти ужасны. Мейерхольд писал публичные письма, где рассказывал обо всех издевательствах, которым его подвергали в НКВД. С той же открытой бескомпромиссностью, с которой он обрушивался на театральные устои, он стремился доказать собственную правоту. Увы, правительственная машина не терпит критики и беспощадно перемалывает тех, кто смеет высказаться против.

Ася Шкуро